Помирился Колька Крюк с Нинкой из мебельного? Какое до этого дело милиции, тем более, что Крюк уже год как мотает десятку строгого! Вроде бы так, и непонятно, зачем начальнику УР копаться в личных проблемах рецидивиста, надолго сгинувшего с горизонта. Но вот Колька ушел в побег, да при этом замочил конвоира, да забрал автомат. И Нинка уже не просто шалавистая бабенка с крашеными перекисью волосами, а связь разыскиваемого! И сейчас к ней уже не подъедешь: насторожилась, замкнулась, не то что опера — старого приятеля на пушечный выстрел не подпустит, ни крупицы информации из-под нее не получишь! А Лису ничего и не надо — он и так что надо знает.

Поставил засаду на Природной, 17, у Нинкиной матери, и взял Крюка без особых затей.

Блатные не только друг другу клички дают — и ментам навешивают. Почему Лис? Может, обликом похож? Вряд ли… Сто семьдесят семь, сухой, жилистый, прическа короткая, чтоб за волосы нельзя было ухватить, брюнет с заметной сединой, хотя вроде рано еще для тридцати пяти… Нос и вправду лисий — длинный, тонкий, хрящеватый, будто вынюхивающий мышиный след. И ведь действительно вынюхивает, не мышей, правда, зверей покрупней и поопасней обычных. Здесь хитрость нужна, осторожность, чувство опасности обостренное. Может, поэтому и Лис.

Коренев в Тиходонске родился и всю жизнь прожил, в центре — на Богатяновке. Пай-мальчиком никогда не был: учился прилично, школу не пропускал, но лет с пятнадцати тянул с пацанами в Клиническом сквере пиво прямо из горлышка, которое предварительно припасенной солью обмазывалось — мода такая была. С кильдюмски-ми ходил драться, кастеты в гипсовой форме отливал, попался бы — спецучилище или колония обеспечены, времена тогда суровые были, нынешним не чета, когда все можно. Сейчас многие друзья детства по второй-третьей ходке срока мотают, кто-то уже откинулся, при встрече руку придерживают: вдруг не захочет гражданин начальник с зэком ручкаться… Но Лис всегда с корешами здоровается, про жизнь разговаривает, детство вспоминает. И они отмякают, оживляются: «А Крыса-то пятнадцать разматывает, особо опасным признали», — и головами качают с осуждением. Игорь Кривсанов — сосед, пожалуй, самый близкий школьный товарищ. Нормальный парень, да и все вроде были нормальные. Жили они тогда на Ниж-не-Бульварной, тянущейся по-над Доном дряхлыми домишками частного сектора — полу-сараями, и почти все мужики здесь, да и некоторые бабы имели судимость, и это тоже считалось нормальным. И все пацаны, достигая возраста, уходили в зону, только он, Коренев, да Сережка Сисякин выскочили — тот мединститут закончил, врачом работает. "Лепилой, — как сказал Валерка Добриков, щеря наросшие один на другой зубы. — А ты вот в уго-ловке…

Разошлись наши дорожки…"

Коренев подумал, что дорожки у них с самого начала были разными. Когда по уличной моде все наколки кололи, и он себе перстень с крестом сделал. Но ему такую баню дома устроили, что больше и мыслей татуироваться не было. А у Крысы все сидели: и отец, и мать, и старший брательник. Потому он беспрепятственно сначала руки расписал, потом грудь, ягодицы. И вина-водки Коренев в те годы не любил. А Крыса с Кривозубым пиво быстро проскочили и стали креплягу стаканами засаживать. Бухие любили приключения искать:

«Айда на Дер-жавинский фраерам морды бить!» — «Да вы что, муди-лы, а если вам морды понабивать от не хер делать?» Ему с ними неинтересно, им с ним делать нечего. Палатку грабить его уже не позвали.

В семнадцать Кривсанов и Добриков ушли в зону, вскоре Коренев призвался в армию. А дембельнулся, его стали в милицию агитировать, золотые горы сулили: учебу, офицерские погоны, квартиру. Хамов и блатату всякую Коренев не терпел, а потому и согласился охотно. Вместо золотых гор он получил возможность таскать пьяных, сворачивать в бараний рог хулиганов, вести нудные разборки с бытовыми правонарушителями. Три года отпахал в патрульно-постовой службе, поступил на заочное отделение «Вышки», на втором курсе действительно получил офицерскую звездочку и одиннадцать лет протрубил в розыске.

Жизнь менялась, менялась и работа. Раньше из-за пропавшего пистолета ставили на уши всю область, теперь в газетах буднично сообщалось о кражах и захватах сотен стволов, а суточные сводки наполнились небывалыми фактами автоматно-гранатометных расстрелов. Раньше авторитет блатного определялся громкостью сделанных «дел», количеством судимостей, местом в криминальной иерархии. Теперь изо всех щелей лезли не нюхавшие лагерной похлебки, а оттого особенно наглые молодчики, которые по организованности и дерзости заткнули за пояс традиционные кодланы. В отличие от своих предшественников они не прятались и не маскировались, наоборот, завели униформу — спортивные костюмы вызывающей расцветки, кожаные куртки, стандартную стрижку «под горшок». Опять-таки, в отличие от воров, они плевали на законы, ни в грош не ставили милицию. Они вертели сумасшедшими «бабками» и знали, кому и сколько «отстегнуть», чтобы власть не ставила препятствий, а, наоборот, помогала во всех начинаниях.

Через неделю после того, как Коренев занял должность начальника уголовного розыска, к нему в кабинет зашли двое из «новой волны», накачанные, уверенные, непривычно доброжелательные. Они предложили дружбу, услуги и долю в их бизнесе — сто штук ежемесячно (пока, а там будет больше с учетом инфляции).

Коренев повел себя неблагодарно и для гостей очень неожиданно. Выдернув из плечевой кобуры «макар», он поставил их мордами к стене, вызвал по селектору Еро-хина с понятыми и обшарил карманы спортивных штанов и кожаных курток. В одной нашелся автоматический нож, а во второй — «пакетик с веществом буро-зеленого цвета и запахом конопли», что и было немедленно задокументировано. Мгновенно потерявших уверенность «гостей» закрыли в камерах, а через два часа взволнованный Бобовкин прибежал узнавать об их судьбе.

— Это ошибка, большая ошибка, — повторял он, утратив обычную вальяжность.Они из группировки Шамана, а с ним лучше отношений не портить…

— А чего он мне сделает? — презрительно спросил Лис, зная, что содержание разговора станет известно и Шаману, и многим другим «заинтересованным лицам». — Я любому могу ребра переломать, а надо будет — башку прострелю!

На моей территории я хозяин, и «бабками» меня не купишь. — Он немного помолчал. — А этих двоих я заагентурю, пусть Шамана «освещают». Давно пора ему на нары…

Уголовное дело лопнуло, так и не успев раскрутиться. В ноже оказался неисправным фиксатор клинка, а потому экспертиза не признавала его холодным оружием. Вещество, похожее на анашу, было названо безобидным порошком растительного происхождения. Задержанных приходилось освобождать.

Лис сделал это лично. На прощанье он поговорил с каждым наедине, потом, обняв за плечи, проводил спортсменов до дверей райотдела и дружески попрощался за руку. И хотя беседа носила безобидно-нейтральный характер, а дружеское прощание — явный наигрыш, больше эти люди на Шамана не работали, и у других «авторитетов» доверия к ним не было.

А Коренев вернулся в кабинет и составил список тех, кто имел доступ к вещдокам, а следовательно, мог сломать нож и подменить наркотик: следователь, эксперт, Бобовкин…

Больше его подкупить не пытались. Вопрос о новом начальнике УР рассмотрели «авторитеты» во главе с Шаманом и решили обходиться без его покровительства, а те дела, где «крыша» милиции необходима, переносить в другие районы. Всего в Тиходонске было восемь районов.

Хотя слово «коррупция» не сходило с газетных страниц и телевизионных экранов, о подкупе в милицейской среде говорилось мало, да и то шепотом.

Дело скрытое, а выступать с голословными обвинениями против мощной и страшненькой системы смельчаков не находилось. Но сами-то сотрудники знали, что к чему кто честный мент, кто с гнильцой, а кто — купленный с потрохами. Тем более, что скрытые дела имели весьма недвусмысленные внешние признаки.

Много лет назад, в юности, Коренев посмотрел первый и последний в своей жизни новозеландский фильм про тамошнего полицейского Пепе Гереро. Тот быстро бегал, смешно вскидывал коротенькие ножки, смертным боем лупцевал противников, а особо злостных расстреливал из крупнокалиберного револьвера, пуля которого отбрасывала тело не меньше, чем на три метра, выбивая из-под него сноп кровавых ошметков. В перерывах Пепе Гереро произносил страстные монологи о честности и справедливости, со всех сторон обкатывая основной тезис: при нищенской зарплате честный полицейский и должен быть нищим. А если полицейский живет в шикарной вилле и ездит на дорогом лимузине — значит, он куплен преступниками. В подтверждение Пепе разувался и показывал желающим рваные носки — символ честности и неподкупности.